|
|
От
|
полковник Рюмин
|
|
|
К
|
All
|
|
|
Дата
|
12.09.2001 23:10:19
|
|
|
Рубрики
|
Прочее;
|
Историческая публикация не в тему: Встреча с Керенским
Я готовил этот материал к публикации долгое время, он не относится к сегодняшнему дню. Для начала в качестве эпиграфа маленький отрывок из статьи Юрия Милославского, вышедшей недавно под заглавием «Что мы с ней сделали» («Наш современник», № 3, 2001) >”...— В 1967 году Керенский предложил мне поехать с ним в Канаду, — рассказывает кн. Щербатов. — Он договорился о выступлении по “Радио Канада” по случаю 50-летия октябрьского переворота. В этих-то выступлениях он собирался многое открыть. За несколько дней до отъезда раздался телефонный звонок. Я не узнал голоса Керенского!.. “Это Александр Федорович... Все пропало, поездку отменили...” Я предложил зайти к нему. — Нет, я плохо себя чувствую, весь покрыт какими-то красными струпьями, пятнами. — Позже выяснилось, что у него был удар. Встретились мы только через два с половиною года, в больнице, незадолго до его кончины. — Вы пришли, князь?! — он обыкновенно не обращался ко мне столь торжественно. — Да, говорю, пришел узнать, как вы себя чувствуете. — Вы должны меня ненавидеть! — Что за глупости, Александр Федорович, вы же знаете, как я к вам отношусь. — Нет!! Вы должны меня ненавидеть за то, что я сделал с Россией...” Итак, записанный рассказ о встрече с А. Ф. Керенским одного ветерана-пенсионера, который вынужден заниматься сейчас переводами с английского, пенсия самая скромная. В этих кратких заметках я хотел бы рассказать читателю о своей встрече с Александром Федоровичем Керенским, случившейся давным-давно, а точнее, в начале января 1964 года. Сразу оговорюсь, что не являюсь большим поклонником тех воспоминаний, в которых текстуально приводятся беседы, состоявшиеся 30 или даже 50 лет назад. Не могу полностью поверить в незыблемость памяти мемуариста, когда он в самых красочных деталях описывает обстоятельства таких встреч и бесед. Мне более по душе воспоминания, подкрепленные неоспоримыми документами и фактами. Тем не менее полагаю, что автор воспоминаний может достаточно достоверно рассказать о том, что особенно поразило его воображение, вызвало внутреннюю реакцию приятия или неприятия… Исходя из этих соображений, я и беру на себя смелость рассказать коротко о разговоре с А. Ф. Керенским, который немало поразил мое «зашоренное» по тем временам воображение, вызвав в незрелой душе бурю негодования, протеста, а порою удивления и изумления. …Январь 1964 года. Случайные обстоятельства позволили мне во второй раз побывать в Соединенных Штатах Америки. Время во всех отношениях тревожное и нестабильное. Только что был убит президент Кеннеди, и вся Америка буквально захлебывалась стремительно несущимися событиями. Какое-то потаенное ощущение тревоги замечалось и в настроениях советских служащих и журналистов. Мои коллеги, проживавшие тогда в Америке, могут подтвердить, что уже в начале 1964 г. появились серьезные признаки крупных политических перемен в Советском Союзе, возможных перестановок в руководстве страны. Во всяком случае, такие обстоятельства были весьма благоприятны для неординарных поступков и суждений... В один из самых обычных солнечных январских дней ко мне в гостиничный номер в Вашингтоне зашел мой приятель—журналист. Он-то и предложил мне встретиться вместе с ним с Керенским, с «гнусным предателем интересов народа России», со «ставленником злейшей контрреволюции в 1917 году», с «одним из главарей антисоветской эмиграции», как его живописали в то время наши учебники истории, научные исследования и энциклопедические статьи. Он сообщил при этом, что встреча санкционирована свыше и даже «рекомендована». Говорят же, что судьба выдумывает сюжеты позатейливее, чем любой писатель-фантаст. Мог ли предполагать я, учась в средней школе или изучая русскую историю XX века в институте, что встречусь когда-нибудь в маленьком вашингтонском ресторанчике с «живым» Керенским, который в сознании моем умер где-то в начале двадцатых годов! … ...Не буду переписывать свидетельства современников о внешности А. Ф. Керенского, как это порой делают опытные мемуаристы. Замечу лишь, что для своих 80 с лишним лет он выглядел весьма моложаво: высокий, подтянутый, с ясным внимательным взглядом. Впрочем, сам А. Ф. Керенский в своих мемуарах не без легкого кокетства писал, что всегда выглядел намного моложе своих лет, что мешало ему в ранние годы и благоприятствовало в зрелые. В облике его не было и намека на те «бонапартистские» черты, которые придали ему авторы наших юбилейных кинокартин, не ощущалось никакого стремления играть «на публику», как отмечали его современники-недоброжелатели. В нем скорее угадывался давно забытый у нас тип русского интеллигента-разночинца. Еще раз повторю, что не помню деталей: ни как он был одет, ни какого цвета и фасона был на нем костюм. А вот существенное, то, что поразило неожиданностью, врезалось в сознание и осталось. Итак, фрагменты из разговора с А. Ф. Керенским, которые, в силу их неординарности для моего тогдашнего мировоззрения, произвели наибольшее впечатление и в какой-то мере поколебали его. Речь зашла о его политических убеждениях и отношении к социализму. После небольшой паузы он сказал, что всегда придерживался идей «демократического социализма», которые в начале XX века поддерживало большинство мыслящих людей в России. При этом акцент тогда делался на слове «демократический», поскольку без демократии любой социализм, по его словам, в лучшем случае бессмыслица, а в худшем — безжалостная, негуманная диктатура. Социализм означает заботу о благе всего общества, без всяких изъятий, без гегемонии и диктатуры, без ущемления интересов одного класса ради выгоды другого и тем более без уничтожения того или иного класса. И хотя понятия «демократический» и «социализм» не очень вяжутся друг с другом, на деле их сочетание, утверждал Александр Федорович, обрело реальную силу и значимость, что подтверждает опыт многих стран демократического социализма на Западе. Если взять Швецию или Швейцарию, то их пример особенно ярко подчеркивает преимущества демократического социализма, а не того социализма, который опирается на концлагеря типа Дахау, на регламентацию всех сторон жизни населения, на славословие не всегда достойного вождя. Если бы в 1917 году русская демократия, убежденно говорил Керенский, самая передовая по тем временам в мире, не совершила столько фатальных ошибок, если бы к власти пришли не сектанты, а коалиция народных социалистических сил, то будущее Российского государства могло сложиться совсем иначе, без ужасных катаклизмов, невосполнимых потерь, без гибели десятков миллионов людей. Великий талант народа России, его предприимчивость и трудолюбие давно обеспечили бы ему материальное изобилие и социальный прогресс. Вот часто пишут о производстве продуктов на душу населения, а ведь в 1913 г. Россия занимала по большинству показателей первое место в Европе. А с тех пор прошло 50 лет, и трудно понять, во имя чего принесено столько жертв и лишений, если перед Россией снова стоит задача догнать Европу... Признаюсь, эти доводы и рассуждения показались мне в то время рассуждениями обиженного ходом истории человека, отвергнутого и растоптанного ею, плодом порушенной жизни, брюзжанием одинокого старика. Я слушал его, сознавая неоспоримое превосходство своих «самых передовых и прогрессивных убеждений» над замшелыми, архаичными взглядами представителя «доисторического материализма»... Другой фрагмент. Речь зашла о роли В. И. Ленина в событиях первых лет Советской власти. А. Ф. Керенский не произнес ни одного слова хулы лично в адрес чело века, который предопределил его политический крах. Он не прибег к расхожим терминам и эпитетам, принятым в среде крайне озлобленных и потому несправедливых людей... Шел 1964 год, кончалось «славное десятилетие руководства страной верного ленинца Н. С. Хрущева», который вывел, по утверждениям его соратников, наконец страну на путь процветания и построения коммунизма. А впереди предстояли, как оказалось, «застойные» годы, а потом и «перестройка». Наш обед меж тем подходил к естественному завершению. И тут мой коллега-журналист задал А. Ф. Керенскому неожиданный вопрос: не хотел бы он посетить Советский Союз в качестве гостя какой-либо общественной организации, побывать в Зимнем дворце, в Москве, в Мавзолее, увидеть своими глазами, что произошло на его родине после отъезда в эмиграцию. Не обязательно в этом или следующем году, а, скажем, в 1967-м, когда страна будет праздновать 50-летие Великого Октября. (Теперь, задним числом, я полагаю, что ради этого вопроса и была устроена встреча с А. Ф. Керенским, «санкционированная и рекомендованная».) Вопрос, видимо, застал нашего собеседника врасплох. Несмотря на подчеркнутую сдержанность, он не сумел скрыть явных признаков растерянности: отодвинул тарелку, снова придвинул ее, положил на салфетку вилку и стал крутить ее, вытащил из бокового кармана очки, которые очень редко надевал при людях. После большой паузы он подчеркнуто жестко сказал, что такую возможность полностью отвергает. Нет смысла, пояснил он, возвращаться туда, где погребено столько несбывшихся надежд, где все вызывает горечь и боль, где никогда не найдется места для его могилы. Да и кроме того, саркастически улыбнулся он, мне ведь порекомендуют явиться в Зимний дворец в женской одежде, в которой я, по утверждению большевиков, бежал за границу. А ведь уехал я из Петрограда не в женском платье и не за границу. Я отправился в Псков. Затем провел немало месяцев в ожидании благоприятных событий в России. И лишь позднее, опасаясь немецкого плена, был вынужден покинуть Родину. Думал, ненадолго, оказалось навсегда. Я никогда, добавил он, не видел фотографий Мавзолея, и мне, человеку верующему, представляется невозможным стоять у саркофага, в котором покоится непогребенное тело человека, которого я знал лично. А если быть предельно искренним, то не только в этом заключается причина моего отказа. Мне кажется, что поездка в Россию вызовет кривотолки среди моих старых и новых американских друзей, которые могут подумать, что я отрекаюсь от своих взглядов, от всей своей жизни, от близких мне людей. Мне не хотелось бы завершить свой жизненный путь столь очевидной экстравагантностью. Да и физически, подчеркнул он, я вряд ли способен совершить такую поездку. Многое зависит не только от меня... Тогда подумалось, что А. Ф. Керенский абсолютно прав: зачем, в самом деле, ехать ему в Москву, кому нужен он на нашем празднике, кто вообще вспомнит «эту жалкую, ничтожную личность», по определению виднейших советских историков? … Г. Шахов