Уважаемый Иван! Очень рад, что Вы читаете журнал Наш современник. Я этот журнал выписываю 17-й год. Но меня удивляет, что Вы обращаетесь к журналу, имещему явно просматриваемый розовый оттенок :) Как-то Вы даже сделали мне замечание, что я упомянул имя о. Дмитрия Дудко, а ведь именно через Наш современник я и познакомился с его публицистическими работами. Привожу еще одну выдержку из статьи о. Дмитрия Дудко, не так давно помещенной в Нашем современнике:
* * *
Сегодня меня целое утро преследует мысль, что самое опасное для человека — слава. Ради нее готовы на все. А что такое слава — пустой звук. Мираж, и больше ничего. А для нее жертвуют самым лучшим, что есть.
Сегодня мне звонила Светлана, бывший пропагандист, и сказала:
— Вы знаете, что у маршала Василевского отец был священником?
— Я об этом слышал.
— Его как-то вызвал Сталин и спрашивает: “А с отцом вы поддерживаете связь?” — “Нет”, — сказал Василевский. Сталин говорит: “Напрасно, родителей надо помнить”.
Когда Василевский приехал, наконец, к своему отцу, тот ему говорит: “Спасибо, сынок, за всю твою помощь”. — “Какую?” — “Да ты же мне посылал деньги и посылки, а мне было трудно, не знаю, как бы без твоей помощи я жил”. Как выяснилось потом, деньги и посылки посылал сам Сталин от имени сына.
* * *
Евреи меня подбили, я все-таки написал заявление, что отказываюсь от предыдущего заявления в печати. Они очень хотели, чтобы я снова выступил, пошел в заключение, а они на моем имени играли бы.
Я кого бы то ни было после своего дела не пытался осуждать: моя вина, в которой я даже не разберусь и до сих пор, давила мое сердце. Я не раз вспоминаю теперь слова начальника моего следователя:
— Вас хотят посадить евреи, только нашими руками. Мы вас сажать не желаем. Наконец, возьмитесь за ум.
Очень трудно доходили эти слова до моего сознания, хотя я уже понимал, что это так. Самый лучший друг может быть и первый враг, и враг может быть другом.
Увы мне, откуда возьму слезы, чтобы оплакать смерть моего следователя.
Вот бы сейчас поговорить с ним...… Или хотя бы с его начальником.
Наконец дозвонился до Т., правда, не сразу.
Он подошел и не сразу узнал, голос его тоже мне не показался знакомым, как-то даже надтреснуто звучал.
Когда я назвал свою фамилию, он сразу узнал меня и сказал, что он мне не раз звонил и не мог дозвониться.
— Как бы нам встретиться? — спросил я.
Он охотно согласился, встречу назначили через день.
Надо бы выяснить все вопросы, надо бы записать для памяти, но я привык делать все по вдохновению, так у меня лучше получается. Как-то полагаюсь на волю Божию. А что забылось — забылось.
Спросил я его, от чего умер Владимир Сергеевич.
— От сердца. Видимо, повлияла на него смерть жены. Он очень ее любил и страшно переживал смерть. Это был хороший человек, — закончил Т.
— Да, я тоже Владимира Сергеевича уважаю, постоянно молюсь о его упокоении. А когда он умер?
— Летом.
Чекисты — это исчадье ада, — такое было создано мнение. Но вот сейчас мы не знаем, лучше ли стало без них, или хуже.
В лагерях советских паек был скудный, но его всегда выдавали, теперь же зарплату-паек месяцами, годами не выплачивают.
Но все равно мы как-то к коммунистам доброй стороной повернуться не можем, как-то не верится, что они могут быть другими. Ответ прост: не веровали они, горемычные, в Бога… Но ведь те, кто обвиняет меня сегодня за хорошее отношение к коммунистам, сами бывшие коммунисты, я же коммунистом никогда не был.
Они не нюхали страданий, которые мы испытали.
* * *
Уже в перестроечное время Владимир Сергеевич, возвращая мои рукописи, заботливо говорил сопровождающим меня:
— Берегите этого человека…...
Часто мы выбираем себе друзей, а они в критический момент отворачиваются от нас. А вот чекисты вели себя по отношению ко мне, как друзья. Могли бы просто использовать и выбросить, а они заботились...…
Я предвижу, как возмутятся некоторые, читая эти строки, патетически воскликнут: что сталось со мной? Ведь меня постоянно гнали, преследовали, а я так любовно говорю о них. “Не знаю”, — говорю им я.
Мне очень жаль моего следователя.
Судить легко, но все вскроется только на Страшном суде. А что если именно такой Владимир Сергеевич предъявит нам наши грехи? Шучу, конечно, но ведь сказано: “Не судите да не судимы будете”.
Господи, прости меня, грешного, и не осуди моего следователя. Я все большей и большей жалостью проникаюсь к нему. И тут же сравниваю: кто несчастнее: русский или еврейский народ? Думаю, что еврейский.
Мы несчастны, но надеемся на Бога, они несчастны — надеются на своего бога Маммону, на этот прах земной.
* * *
Коммунизм возник на почве того, что в мире творится неправда, земные блага распределены неправильно, если хотите, возник даже на почве жалости к бедным и обиженным. Это — правда коммунизма. Но, к сожалению, правда земная.
Потерпел он поражение потому, что правда была без Бога. Сейчас коммунисты задумываются и хотя робко, но начинают приближаться к Богу.
Демократия — это антикоммунизм: мол, коммунисты ущемляли права, и поэтому они виновны. Это фарисейство — такая ненависть.
Коммунисты приходят к Богу, и дай Бог, чтоб пришли. Демократы уходят от Бога, но спекулируют понятием Бога.
Мы, христиане, не примыкаем ни к тем, ни к другим, мы должны на все смотреть по-христиански. В первую очередь обратим внимание на слова Христа: любите врагов ваших, благословляйте, а не проклинайте. Страдали, мучались, были гонимы, убиваемы мы не для того, чтобы кто-то прославлял нас на земле, от этого мы должны убегать, как от главной опасности: горе, когда о вас будут говорить хорошо, смирение — отличительная черта христианина. На это мы должны обратить особое внимание и не увлекаться тем, чтоб упор делать на несправедливость коммунистов (весь мир во грехе лежит), как нас они ни обижали. Нам нужно учиться радоваться, что коммунисты повернулись к Богу, и не мешать этому их повороту.
